11. Глава одиннадцатая

Рыболовство – одно из древнейших занятий человека, и фантастические истории рыбаков очень рано заняли свое место в фольклоре. Сочинители книг и псевдоученые сделали все, чтобы распространить суеверия, которые сохранились и по сей день. И в наше время пресса очень часто оказывается не в силах устоять против соблазна поместить какую-нибудь небылицу о морских чудовищах.

Когда сто лет назад впервые на сцену выступил водолаз, рассказы приобрели особый драматизм: теперь в них появился герой, который погружался в пучину и вступал там в бой со страшным врагом. Правда, авторы описаний подобных кровавых схваток чаще всего оказывались завзятыми сухопутными крабами. Да будут прощены усердные труженики водолазы за то, что они молчаливо подтверждали всю эту писанину! Разве можно требовать от заключенного в шлем водолаза, почти всегда работающего в грязных водах гаваней и каналов, чтобы он точно определил, что именно цепляет его воздушный шланг – гигантский осьминог или гнилая доска? А там, где есть почва для сомнений, там процветают домыслы.

Голый ныряльщик, плавающий под водой, вплотную изучает жизнь моря и по-настоящему осваивается с ней; он может быть сам предметом наблюдения другого пловца и даже оптической линзы, которая поставляет нам документальный материал. Его появление в морской стихии кладет конец суевериям. Если оставить в стороне морского змея, то злодеями подводных драм остаются акулы, осьминоги, угри, мурены, хвостоколы, гигантские скаты, кальмары и барракуды. Нам приходилось иметь дело со всеми ними, кроме гигантского кальмара, обитающего в недоступных нам глубинах. За исключением акулы, которую нам так еще и не удалось раскусить, все эти чудовища произвели на нас впечатление весьма безобидных существ. Некоторые из них относятся к человеку совершенно равнодушно; другие проявляли к нам определенный интерес. Большинство же обнаруживало явную трусость, когда мы подплывали слишком близко. Я расскажу здесь о некоторых "чудовищах", с которыми мы встречались; об акуле – особо.

Наши наблюдения, естественно, относятся в основном к Средиземноморью и отчасти к Атлантике и Красному морю. Конечно, я готов допустить, что средиземноморские чудовища успели уже стать ручными, а все дикие особи обитают в ваших морях… Но начнем с незаслуженно оклеветанного осьминога.

Осьминог обязан своей дурной славой прежде всего Виктору Гюго, описавшему в "Тружениках моря", как спрут поглощает свою добычу; причем в данном случае этой добычей оказался человек:

"Множеством гнусных ртов приникает к вам эта тварь; гидра срастается с человеком, человек сливается с гидрой. Вы одно целое с нею. Вы – пленник этого воплощенного кошмара. Тигр может сожрать вас, осьминог – страшно подумать! – высасывает вас. Он тянет вас к себе, вбирает, и вы, связанный, склеенный этой живой слизью, беспомощный, чувствуете, как медленно переливаетесь в страшный мешок, каким является это чудовище.

Ужасно быть съеденным заживо, но есть нечто еще более неописуемое – быть заживо выпитым".

Именно это представление об осьминоге довлело над нами, когда мы впервые проникли в подводный мир. Однако после первых же встреч со спрутами мы решили, что слова "заживо выпитый" применимы скорее к состоянию автора приведенного отрывка, чем к человеку, встретившему осьминога на деле.

Бесчисленное множество раз мы подвергали собственные персоны риску стать жертвой пристрастия спрутов к необычным напиткам. Первое время мы испытывали естественное отвращение при мысли о необходимости прикоснуться к слизистой поверхности скал или морских животных, однако быстро убедились, что наши пальцы не так уж щепетильны в этом отношении. Так, мы впервые решились тронуть живого осьминога. А их было кругом много и на дне и на каменистых склонах. Однажды Дюма набрался храбрости и взял быка за рога, сиречь снял со скалы осьминога. Он сделал это не без опасений, однако его успокаивало то обстоятельство, что спрут был невелик, и Дюма явно представлял собою чересчур большой для него глоток. Но если Диди слегка трусил, то сам осьминог был просто в панике. Он отчаянно извивался, стараясь спастись от четырехрукого чудовища, и, наконец, вырвался. Спрут удрал скачками, прокачивая сквозь себя воду и выбрасывая струйки своей знаменитой чернильной жидкости.

Вскоре мы уже смело подступались к головоногим любых размеров. Дюма стал своего рода учителем танцев у спрутов. Выбрав себе сопротивляющегося что есть мочи ученика, он брал его вежлино, но решительно за "руки" и принимался кружить, приглашая партнера последовать его примеру. Осьминог изо всех сил старался вырваться. Перепуганное животное решительно отказывалось прикреплять свои присоски к телу человека. Диди оборачивал его щупальца вокруг своей голой руки и только так добивался кратковременного прилипания, оставлявшего на коже быстро исчезающие следы.

Осьминоги обладают ярко выраженной приспособляемостью. Дюма установил это, терпеливо играя с ними, пока они не начинали отвечать взаимностью.

Наиболее покорными спруты становились обычно, когда совсем выбивались из сил.

Спрут передвигается двумя различными способами. Он успешно ползает по твердой поверхности. (Ги Джильпатрик рассказывает о том, как одного осьминога выпустили на свободу в библиотеке. Он принялся носиться вверх и вниз по полкам, швыряя книги на пол; это была, очевидно, запоздалая месть писателям!) Для плавания спрут набирает внутрь воду и с силой выталкивает ее, развивая постепенно скорость. Дюма без труда догонял осьминога под водой. Преследуемый выпускал несколько чернильных зарядов и, наконец, в качестве последней защиты внезапно падал на дно и замирал там в неподвижности, причем моментально приобретал ту же окраску, что окружающий грунт. Зоркий глаз Диди приучился разглядывать все эти фокусы и легко обнаруживал жертву. Истощив все имеющиеся у него в наличии средства психологической войны, осьминог в отчаянии подпрыгивал, усиленно вращая щупальцами, и снова скатывался на дно.

И вот тут-то Дюма обнаруживал, наконец, что его партнер согласен танцевать. Он брал ученика за "руки", и они делали импровизированные па. Часто спруты в состоянии нервного потрясения послушно повиновались всем движениям его пальцев и под конец урока превращались в этаких игривых котят. Но вот Дюма уходил, оставляя осьминога в состоянии полного изнеможения. Несчастный спрут с облегчением следил за исчезновением своего мучителя…

Я знаю, что все это напоминает истории одного популярного барона. Поэтому я позаботился заснять несколько кинолент, которые подтверждают мой рассказ.

Предприимчивые журналисты не пожалели сил, чтобы развести пожиже "чернила" осьминога. Наши глаза всегда защищены маской, поэтому я не могу сказать, действует ли чернильная жидкость спрута отравляюще на зрение. Во всяком случае, она никак не воздействует на обнаженную кожу человека и на проплывающих сквозь зараженную воду рыб. Мы убедились также, что эта жидкость не может быть сравнена с дымовой завесой, призванной скрыть спрута от преследователя: она не расплывается в воде, а повисает в виде большого пузыря, слишком маленького, однако, чтобы за ним мог скрыться осьминог. Могут спросить: для чего же служат эти чернила? Мне пришлось слышать интересное объяснение от верного друга осьминогов Теодора Руссо, куратора Музея искусств в Нью-Йорке. Он предполагает, что "чернильная бомба" не что иное, как "лжеосьминог", призванный вводить в заблуждение плохо видящего преследователя. По величине и очертаниям такая "бомба" действительно отдаленно напоминает "сбросившего" ее спрута.

На плоском дне отмели к северо-востоку от Поркерольских островов мы напали на целый город осьминогов. Мы едва верили своим глазам. Научные данные, подтвержденные нашими собственными наблюдениями, говорили о том, что спруты обитают в расщелинах скал и рифов. Между тем мы обнаружили причудливые постройки, явно сооруженные самими спрутами. Типичная конструкция имела крышу в виде плоского камня двухфутовой длины, весом около двадцати фунтов. С одной стороны камень возвышался над грунтом на восемь дюймов, подпертый меньшим камнем и обломками строительного кирпича. Внутри была сделана выемка в пять дюймов глубиной в мягком грунте. Перед навесом вытянулся небольшой вал из всевозможного строи.тельного мусора: крабьих панцирей, устричных створок, глиняных черепков, камней, а также из морских анемон( ²⁶ ) и ежей. Из жилища высовывалась длинная "рука", а над валом прямо на меня смотрели совиные глазки осьминога. Едва я приблизился, как "рука" зашевелилась и пододвинула весь барьер к входному отверстию. Дверь закрылась. Этот "дом" мы засняли на цветную пленку.

Это было для меня очень ценным наблюдением, так как оно свидетельствует о развитой способности осьминога приспосабливать для своих нужд предметы, что, в свою очередь, говорит о наличии сложных условных рефлексов. До тех пор мне не приходилось встречать указаний на подобного рода данные в от, ношении спрутов. Тот факт, что осьминог собирает стройматериал для своего дома, а потом, приподняв каменную плиту, ставит под нее подпорки, позволяет сделать вывод о высоком развитии его мозга.

Никто еще не наблюдал брачных отношений спрутов в их собственной стихии. Однако они описаны англичанином Генри Ли, который восемьдесят лет назад, работая при Брайтонском аквариуме, терпеливо изучал заключенных в специальном бассейне осьминогов. Генри Ли выпустил остроумную книгу под названием "The Octopus, the Devilfish of Fact and Fiction", где писал, равняясь на нравы викторианской эпохи: "В книге, рассчитанной на широкого читателя, я могу сообщить лишь минимальные сведения относительно оплодотворения яиц осьминогов". За этой благочестивой оговоркой следует описание виденного: "Когда наступает брачная пора, в одном из щупалец спрута мужского пола происходит странное изменение. Он набухает, и появляется длинный змеевидный отросток с двумя продольными рядами присосков, из конца которого, в свою очередь, протягивается эластичная нить. Когда спрут предлагает руку даме своего племени, она принимает ее и сохраняет, унося с собой, ибо указанный отросток отделяется от владельца и становится подвижным существом, живущим своей жизнью еще и некоторое время после того, как перешел во владение дамы".

Любимым прибежищем чудовищ иного рода является площадка на глубине ста двадцати футов около Ла Сеш дю Сарранье на Лазурном берегу. Здесь очень своеобразный грунт: издали он кажется песчаным, когда же подплываешь ближе, то видишь, что все дно выстлано странными круглыми плитками органического происхождения, окрашенными в нежно-розовые и нежно-лиловые тона. Тут же в камнях есть несколько расщелин, населенных морскими судаками и бычками; однако подлинными хозяевами этих мест являются скаты. Целая толпа хвостоколов, скатов-орлов и других разновидностей отдыхает здесь на необычной подстилке.

По мере нашего приближения они настораживались, готовые вспорхнуть на своих "крыльях", и, наконец, "улетали" попарно. Мы часто видели их плавающими по двое, однако нам ни разу не удалось выловить такую "парочку", чтобы проверить, состоит ли она из особей разного пола. Однажды я напал на двух среднего размера хвостоколов, спавших на дне. Один из них проснулся и хотел было улепетнуть, однако спохватился, вернулся ко второму и разбудил его поглаживанием плавников. Они уплыли вместе.

Если мы проникали в царство скатов, неподвижно "паря" в воде, рыбы оставались лежать на местах, вращая огромными глазами и пристально следя за нами. Более толстые из них были самки с детенышами; самки носят в себе мальков очень долго, словно сознательно стремясь выпустить их в море возможно лучше подготовленными к борьбе за существование. Мы быстро перестали увлекаться охотой на скатов, убедившись, что это простое истребление. Но поначалу мы иногда выходили на них с острогой. Один выловленный нами скат неожиданно разродился прямо на песке. Тайе подобрал восьмидюймового малька, чтобы швырнуть его в воду, и вскрикнул: "малыш" уколол его не хуже, чем взрослый скат.

Случается, что выловленные скаты ранят рыбаков; последние тщательно соблюдают поэтому правило: первым делом отрубить скату хвост. Рана часто оказывается зараженной. У ската в хвосте имеется ядовитая железа, ее выделения попадают в слой слизи, покрывающий зазубренный шип.

Скаты не представляют никакой опасности для человека; они никогда сами не нападают первыми.

Знаменитый шип служит не для атаки, а исключительно для защиты от назойливых чужаков. Этот шип расположен в основании хвоста, выступая всего лишь на одну шестую своей полной длины. Дюма подплывает к скату сзади и хватает его за самый кончик хвоста – мера предосторожности против случайного укола. Скат силится вырваться, однако не может пустить в ход шип. Зазубренное оружие ската расположено так, чтобы защищать от нападения сзади и сверху. Купальщик, наступивший на ската, может поплатиться болезненной раной, которая тем глубже, чем сильнее удар, нанесенный испуганной рыбой. Результатом может быть многодневное пребывание в больнице.

Как-то раз, когда мы ныряли в районе Прая (архипелаг Зеленого мыса), по дну скользнула громадная тень. Я решил, что ее отбрасывает облако, парящее в том, надводном мире, однако в этот момент меня окликнул Дюма и указал вверх. Прямо над нами скользил гигантский скат с размахом "крыльев" в восемнадцать футов. Он не плыл, а буквально летел, заслонив собою все солнце. Изогнутые края его крыльев рассекали поверхность воды. Брюхо отливало белой эмалью, и тем чернее казалась спина этой рыбины. Сверхъестественное видение продлилось недолго. Без каких-либо видимых усилий махина легко ускользнула от догонявшего ее со скоростью двух узлов Дюма, взмахнула напоследок крыльями и исчезла в сумрачной толще.

Рыбаки боятся гигантского ската вследствие суеверия, родившегося из его любимой забавы – выпрыгивать по ночам из воды, обрушивая затем свой многотонный вес на волны с оглушительным звуком. Рыбаки уверяли нас, что гигантские скаты убивают ныряльщиков, обхватывая их и душа своими огромными крыльями или расплющивая о дно. На деле же скат не только не внушает ныряльщику страха, а, напротив, вызывает восхищение у тех, кому посчастливилось видеть его в полете. Мы произвели анатомическое исследование гигантского ската, чтобы изучить строение его пищеварительного аппарата, и не обнаружили никаких зубов. Скат добывает пищу с помощью могучего насоса, включающего его пасть и жаберные щели. Поток воды проходит через сложную фильтрующую систему, в которой осаждается планктон( ²⁷ ) – единственная пища этой огромной рыбины с крохотным горлом. В отличие от хвостокола гигантский скат не вооружен шипом и может рассчитывать только на скорость своего движения, спасаясь от врага. Он опасен лишь для… планктона.

* * *

Около острова Брава Дюма удалось как-то обнаружить здоровенную морскую черепаху, которая прицепилась к подводной скале, целиком полагаясь на свою защитную окраску. Диди подобрался сзади и ухватился обеими руками за обод щита. Пораженная черепаха принялась брыкаться. Диди приподнял ее и слегка оттолкнулся ластами. Оскорбленное животное двинулось вперед, и они вместе сделали мертвую петлю. Дюма проделал таким образом целый ряд фигур "высшего пилотажа", включая безупречный иммельман, и только после этого выпустил свой буксир. Бедная черепаха не сразу пришла в себя: она повторила еще раз последнюю петлю, словно на бис, прежде чем скрыться в зеленой воде.

В повестях о подводном мире настоящим гангстером глубин всегда выступает мурена. Она наравне с осьминогом стоит на страже подводных кладов. Впрочем, рыбаки имеют вполне реальное основание бояться мурены. Отчаянно бьющаяся о доски лодки пойманная мурена хватает своими страшными челюстями все без разбора. Опытные рыбаки немедленно разбивают голову этому опасному хищнику.

Древнеримские историки сообщают, что Нерон приказал бросить рабов в садок с муренами, чтобы развлечь своих друзей зрелищем поедаемого человека. Было ли это на самом деле, или нет, но во всяком случае с тех самых пор за муренами закрепилась дурная слава. По всей вероятности, Нерон до того заморил голодом своих мурен, что они готовы были сожрать все что угодно.

В море мурена не нападает на человека. Мы видели обычно только высовывавшиеся из расщелин головы и шеи этих змеевидных рыб. Вид у них, бесспорно, устрашающий. Помимо скорости, защитной окраски и своего вооружения, рыбы оперируют еще и психологическими эффектами. Страшные глаза и обнаженные клыки мурен производят чрезвычайно красноречивое впечатление. Если бы она могла шипеть дикой кошкой, она бы и от этого не отказалась! Мурену и в самом деле можно встретить в трубе затонувшего корабля, откуда она выглядывает своими дьявольскими глазами. И тем не менее мурена представляет собой такое же прозаическое существо, как вы, и я, и ваша домашняя кошка. Она мечтает лишь о том, чтобы ей не мешали жить ее рыбьей жизнью.

Понятно, что она не остановится при этом и перед тем, чтобы вонзить зубы в незваного гостя. Как-то раз Дюма ловил омаров на скале маяка Мачадо, и мурена укусила его за палец. Ранка была незначительная, и за ночь почти затянулась. На следующий день она еще немного кровоточила, потом окончательно зажила. "Мурена не нападала на меня, – уверял Диди. – Она просто предупредила мою руку, чтобы та убиралась и больше не входила". Ни заражения, ни отравления не последовало.

Когда мы рылись в гавани древнего Карфагена, мы встретили доктора наук Хелдта, директора океанографической станции в Саламбо. И он и его жена были энтузиастами изучения морской фауны Туниса; они настояли на том, чтобы мы познакомились с одним из самых ужасных и великих зрелищ, какое вообще можно увидеть, – сиди-даудской мадрагой.

Мадрага – огромная сеть для лова тунцов, изобретенная несколько веков назад на берегах Эгейского и Адриатического морей и позднее перекочевавшая в Тунис. Крупноячеистую вертикальную сеть длиной в одну-две мили протягивают от берега по диагонали так, что она образует в море четыре камеры. Эти камеры служат западней для больших тунцов в период их нереста ранним летом.

Тунцы – кочующие рыбы; некоторые ихтиологи считают, что они путешествуют по всему свету. Как бы то ни было, в пору нереста тунцы неизменно подходят к берегу, плывя вдоль него большими косяками, причем они всегда обращены к суше правым боком. Аристотель, очень неплохой океанограф, пришел к выводу, что тунец слеп на левый глаз, и это мнение до сих пор господствует среди рыбаков Средиземноморья( ²⁸ ). Что бы ни заставляло тунцов в их медовый месяц идти, обращаясь к берегу правой стороной, именно, эта черта оказывается роковой для них.

Натолкнувшись на мадрагу, косяк сворачивает налево вдоль сети, намереваясь обойти препятствие, и попадает прямо в западню. Рыбаки-арабы, сидя в лодках, стерегут вход в ловушку и закрывают "дверь", едва вошла рыба. Тунцы проходят во вторую камеру, она тоже запирается, после чего первую дверь можно открыть для новых пришельцев. Тем временем косяк оказывается уже в третьем отделении, за которым идет камера смертников, называемая зловещим сицилианским словом "корпо" ("трупы"). Шестьдесят огромных тунцов и несколько сот бонит были загнаны в корпо, когда мы прибыли в Сиди-Дауд, чтобы заснять избиение на цветную пленку.

Корпо уже подтянули к берегу. На пристани стоял в красной феске и американских армейских брюках раис – церемониймейстер и обер-палач. Вот он поднял флаг – сигнал к началу матанца (избиения). Сотни арабов съехались на своих плоскодонках и образовали тесный квадрат вокруг корпо. Раиса подвезли на лодке в центр квадрата. Новый сигнал, и толпа рыбаков издала варварский клич, после чего затянула старинную сицилианскую песню, традиционно связанную с матанца. В ритм песне лодочники выбирали сеть.

Марсель Ишак снимал весь этот спектакль с лодки, находившейся над самым корпо, в то время как мы с Дюма нырнули в сетевую камеру, чтобы запечатлеть подводные кадры. Погрузившись в кристально чистую воду, мы не могли видеть одновременно обеих стен корпо. Очевидно, то же самое относилось и к рыбам. Лишь изредка в поле нашего зрения попадал метавшийся в фисташково-зеленой воде косяк. Красавицы-рыбы, весом до четырехсот фунтов каждая, плавали все по кругу, против часовой стрелки, в соответствии со своим обычаем. Рядом с их мощными телами сеть казалась слабой паутинкой, неспособной противостоять малейшему натиску косяка, однако рыбы даже и не делали попытки прорваться на волю. А на поверхности арабы продолжали вытягивать сеть; стенки камеры сужались, и пол поднимался все выше и выше, так что его уже стало видно.

Жизнь выступила для нас в новом освещении, когда мы взглянули на нее с точки зрения несчастных существ, заключенных в корпо. Мы представляли себе, каково это оказаться в такой западне, обреченным на столь трагическую участь. В этой все уменьшающейся тюрьме только мы с Дюма знали выход, только нам было предначертано спастись. Возможно, нас обуревала чрезмерная сентиментальность, но нам было стыдно. Я был готов схватить нож и прорезать косяку выход на свободу.

Вот уже камера смертников сократилась до одной трети первоначального размера. В ней царила возбужденная, нервная атмосфера. Косяк метался с возрастающей быстротой, но еще сохранял строй. Глаза рыб выражали почти человеческий ужас.

Мое заключительное погружение состоялось как раз перед тем, как лодочники приступили к истреблению. Камера смертников представляла собой в этот момент зрелище, подобного которому мне никогда не приходилось видеть. Обезумевшие тунцы и бониты( ²⁹ ) носились во всех направлениях в пространстве, которое не превышало по размеру большую жилую комнату. Пришел конец инстинкту тунца, определявшему его пристрастие к правостороннему движению. Рыбы совершенно утратили контроль над собой.

Мне приходилось напрягать всю силу воли, чтобы оставаться под водой с кинокамерой среди исступленно метавшихся рыб. То и дело какой-нибудь из тунцов мчался, как паровоз, прямо на меня, или несся сбоку, или летел наперерез. О том, чтобы успеть увернуться, не могло быть и речи. В перепуге я и не заметил, как истекло мое время, и поспешил к поверхности сквозь мешанину тел. На моем теле не оказалось ни малейшей царапины. Даже в состоянии полного безумия рыбины ухитрялись огибать меня, проносясь в нескольких дюймах, так что я в худшем случае чувствовал, как меня гладит вихрь воды.

Но вот сети поднялись к самой поверхности, и раис подает последний сигнал, приподнимая феску и приветствуя тех, кому предстоит умереть. Рыбаки обрушили на рыб удары трезубцами. Вода покраснела от крови. Для того чтобы поднять из воды бьющегося и извивающегося, словно огромная заводная игрушка, тунца, требовались одновременные усилия пяти-шести рыбаков. В лодках высились целые горы окровавленных туш тунцов и бонит. Наконец бойня закончилась, и рыбаки прыгнули в розовую воду корпо – сполоснуться и отдохнуть…

* * *

Гигантские ставриды скорее, чем какие-либо другие рыбы, заслуживают название морской аристократии. Они ведут вольное существование на глуби не ниже пятнадцати саженей, недосягаемые для сетей и крючков, снисходя до общения с земным миром лишь у далеких мысов, уединенных рифов и затонувших на большой глубине судов. Гигантские ставриды – украшение морей; длинные и гибкие, сильные и быстрые, с лимонно-желтой полосой вдоль серебристого бока. Иногда в одиночку, чаще в стаях, они внезапно появляются в мире ныряльщика неведомо откуда и смотрят на него глазами лани. И разом все остальные рыбы превращаются в неуклюжую деревенщину. Ставриды – высокомерные космополиты; встречаясь на своем долгом пути от Сидона до Геркулесовых Столпов с человеком, они в лучшем случае приостановятся, чтобы взглянуть на него, но чаще всего относятся к нему как к досадной помехе, которую надлежит небрежно столкнуть со своего пути.

Мы видели их снизу, как бы на фоне неба, кружившимися вокруг теряющегося во мгле подводного пика. Как и тунцы, ставриды – крупные кочующие хищники. Люди пытаются заманить их на крючок .. или в сеть, но безуспешно. Ставрида настолько ловко обходит все западни, что рыбаки и ученые считают ее редкой рыбой размером не более трех футов в длину. Между тем мы встречали в море гораздо больше гигантских ставрид, чем тунцов, и для нас экземпляры шестифутовой длины не редкость. И в то же время ставриды – настолько захватывающее зрелище, что для нас каждая встреча с ними – выдающееся событие.

Совершенно безопасна для ныряльщиков и барракуда. Если не считать фантастических небылиц о подводном мире, я не встречал ни одного указания на то, чтобы барракуда атаковала ныряльщика. Мы нередко встречались с крупными барракудами в Красном море, Средиземноморье и в тропической части Атлантики, и ни одна из них не проявила и намека на агрессивность.

На самом деле ныряльщик слишком занят мыслью, как избежать другое, действительно опасное морское существо, чтобы думать о барракудах.

Настоящим, невыдуманным бичом глубин является самый обыкновенный морской еж, с его длинными ломкими иглами. Но и морской еж не агрессивен; беда лишь в том, что он вездесущ. Конечно, его малые размеры не могут вдохновить воображение создателей мифов о морских чудовищах, но на того, кто наступил на морского ежа, он производит достаточно яркое впечатление. Иглы глубоко проникают сквозь кожу и обламываются. Их исключительно трудно вытащить; к тому же они могут оказаться ядовитыми. Мы следили за морскими ежами куда внимательнее, чем за барракудами.

Еще более неприятно столкновение со жгучими медузами, чьи разноцветные хрустальные купола висят в воде наподобие этаких небольших мин. Синие, коричневые, желтые узоры медузы ласкают глаз, однако многие виды ее способны весьма чувствительно обстрекать человека. Наиболее распространена и опасна сифонофора "португальский военный корабль" (физалия). Ее появление в прибрежных водах испортило сезон не одному курортнику. Она плавает на поверхности моря, свесив вниз длинные болтающиеся – и ядовитые! – щупальца. Мне пришлось как-то нырять около Бермудского архипелага сквозь целую Колонию этих особ, настолько многочисленную, что между ними было трудно протиснуться. Очутившись на безопасной глубине, я глянул вверх и увидел целый лес этих "анчаров", чьи "кроны" сомкнулись в почти сплошной свод. Между щупальцами сновали мелкие рыбки одного вида, который явно находится в особой милости у физалии, так как она никогда их не стрекает.

Серьезную опасность представляют для человека в подводном мире "жгучие кораллы" и актинии, способные причинить долго не заживающие ожоги. Подобные ожоги относятся к числу "аллергических явлений( ³⁰ ): некоторые люди совершенно невосприимчивы к ним, другие безболезненно переносят первое прикосновение, зато серьезно страдают при повторном воздействии. Специальные мази излечивают такие ожоги за несколько часов.

…Таковы некоторые из чудовищ, с которыми нам приходилось встречаться. Если ни одно из них до сих пор не сожрало нас, то, очевидно, лишь потому, что они никогда не читали соответствующих инструкций, которыми изобилует морская демонология.