10. Глава десятая

В связи с операцией "Батискаф" в нашем распоряжении оказалось несколько недель для первых подводных исследований на просторах Атлантического океана. Мы изучили карту и обнаружили между Мадейрой и Канарским архипелагом два пятнышка, около которых стояла надпись: "Острова Сальведж". Согласно навигационному справочнику острова эти были необитаемы. Мы двинулись курсом на них. В пути нам предстояло пересечь зону, изобилующую акулами, поэтому были приняты специальные меры предосторожности. Ныряльщики погружались в воду только попарно, страхуя друг друга; при этом к ногам прикреплялись таблетки ускусно-кислой меди – мы называли их "флайтокс"( ²⁰ ), – призванные удерживать акул на почтительном расстоянии.

Около пустынного островка Сальведжем Гранде мы с Дюма приготовились нырнуть в океан; Диди с большим арбалетом, заряженным взрывным гарпуном, я с киноаппаратом в руках. Однако едва мы оттолкнулись от трапа и погрузили маски в воду, как тут же инстинктивно опять уцепились за трап: Нам еще никогда не приходилось испытывать подобного страха; отчаянно кружилась голова.

Мы глянули друг на друга и осторожно окунули маски снова в воду, крепко держась за трап. На глубине ста футов под нами простиралось дно, видимое необычайно отчетливо, с мельчайшими подробностями. Ничто не говорило о том, что нас отделяет от него плотная толща воды. На совершенно гладком грунте – ни камешка, ни малейшего следа животных или растительных организмов. Вода была словно дистиллированная, к ней мало было даже применить эпитет "прозрачная", предполагающий прекрасную видимость на расстоянии, сравнимом с длиной хорошего концертного зала. Подводный ландшафт вырисовывался с ужасающей четкостью. Казалось, стоит выпустить из рук трап, и мы обрушимся вниз в пустоту и шлепнемся на тянущиеся по дну каменные гряды.

В конце концов мы набрались решимости и оторвались от корабля, и – о чудо! – вода держала нас. Мы поплыли вниз – два громадных невиданных животных в этой аптечной жидкости. На глубине нескольких метров мы увидели группу неподвижно застывших барракуд( ²¹ ), они не обратили на нас никакого внимания. Кругом повисли в пустоте каменные окуни и крупные рыбы, напоминающие сельдей( ²² ).

Однако наиболее непривычное впечатление производили блестящие бурые лавовые откосы, настолько гладкие, что казались отполированными. Наш друг, профессор Пьер Драк, уверял нас, что нет такой подводной скалы или рифа на свете, которые не были бы покрыты морской флорой или фауной. И вот мы столкнулись с исключением из этого правила. Тщетно мы старались обнаружить на подводных склонах острова Сальведжем Гранде хотя бы одного представителя животного или растительного мира, если не считать одного вида, который мы сразу даже не разглядели. Все выпуклости дна были усеяны неисчислимым множеством морских ежей. Это была особая тропическая разновидность, с иголками длиной в двенадцать дюймов. Лежа на боку в воде, мы разглядывали этот народец; ритмично шевелящиеся иглы напоминали волнующееся под порывами ветра поле ржи. Затем мы поворачивались снова на живот, и опять приходилось бороться с головокружением при виде прозрачной пустоты.

Собственные пузыри, устремляющиеся к поверхности, производили на нас успокоительное впечатление; приятно было убедиться, что мы имеем полную возможность всплыть и ухватиться за трап. В этот раз мы не поймали ни одной рыбы и не сняли ни единого кадра: здесь и на море-то было не похоже.

В конце лета "Эли Монье" пришел в Дакар, в обманчиво тихих водах которого таятся тысячи акул. Мы готовились к встрече с атлантическими акулами в течение двух лет и имели в своем распоряжении наиболее эффективную защиту против них, какую когда-либо изобретал человеческий ум и изготовляли искусные руки тулонских кузнецов. Это была сборная железная клетка, наподобие львиной, которую можно было быстро смонтировать и опустить в воду.

В клетке имелась дверца; сквозь нее ныряльщик мог войти внутрь под водой, спасаясь от акулы.

Мы исходили из того, что акула представляет наибольшую опасность для ныряльщика в самый момент его погружения или выхода из воды. Теперь мы могли опускаться в море в полной безопасности, затем выходить из клетки для нашей работы, возвращаться в нее, запирать дверцу и спокойно подниматься наверх. Для сообщения с судном в клетке имелась электрическая сигнализация.

Долгожданная премьера спектакля "Человек в клетке" состоялась к югу от острова Мадлэн, неподалеку от Дакара. Почетное право участвовать в первом представлении выпало Тайе, Дюма и мне – гордым авторам нового изобретения. Тяжело нагруженные баллонами, киноаппаратами и арбалетами, мы вошли в стоявшую на палубе клетку. Грузоподъемная стрела вознесла нас на воздух; мы судорожно ухватились за железные прутья. Болтаясь на конце стрелы, мы нашли, что легкая качка "Эли Монье" заметно усилилась. Мы помахали на прощание нашим восхищенным коллегам и погрузились в прозрачные волны.

Вода не воздух. Она приподняла нас и прижала к потолку клетки. Мы оттолкнулись и запорхали кругом этакими неуклюжими птичками. Судно мерно покачивалось, дергая трос с клеткой. Мы стукались о прутья то головой, то ногами, то всем телом. По мере удлинения троса клетка выделывала все более, рискованные прыжки. Баллоны на наших спинах колотились о железо; их колокольный звон гулко отдавался в воде, словно благовест, возвещающий наступление Нового года.

Моя маска оказалась сорванной, одновременно я больно ударился головой. Я вернул маску на место, твердо решив не сдаваться. Немного не доходя дна, клетка рывком остановилась и принялась раскачиваться взад и вперед. Мы уцепились за прутья, с тоской глядя на волю. Стайка бурых рыб-хирургов( ²³ ) с яркожелтыми плавниками, специально принарядившаяся для прогулки в зоопарк, остановилась и уставилась на нас. Затем они двинулись дальше; на смену им появилась шестифутовая барракуда. Она проследовала мимо, не останавливаясь, однако мы вполне оценили ее чуткость: барракуда могла с таким же успехом проплыть между прутьями прямо к нам в клетку. Я дал сигнал к подъему.

После этого наше хитроумное изобретение нашло практическое применение еще только один раз, когда мы опустили клетку на дно без людей, в качестве "акулоубежища". В дальнейшем мы отправлялись в гости к акулам без клетки.

Наш эхолот обнаружил в районе Дакарского порта на глубине семидесяти пяти футов затонувшую во время войны французскую подводную лодку. Мы нырнули туда. Судно лежало на дне чистенькое и аккуратное, окруженное тучами рыб – серебристыми мальками и темными строматеусами. Дюма заплыл в тень около левого винта и встретился там нос к носу с гигантским полиприоном, разновидностью морского судака и родственником нашего средиземноморского merou. Сей экземпляр превосходил наших старых знакомцев раз в десять; он весил не менее четырехсот фунтов. Широкая плоская голова с маленькими глазками медленно надвигалась на Дюма. Чудовищная пасть разинулась во всю ширь – достаточно большая, чтобы проглотить Диди. Он знал, что у судака нет опасных зубов, однако этот великан был, кажется, способен сглотнуть его, не разжевывая. Так поступает merou: плывя с открытой пастью, он заглатывает целиком омаров и осьминогов. Дюма был безоружен, а я плавал где-то в стороне, увлеченный киносъемкой.

Огромный зев был уже в двух футах от Дюма, когда тот опомнился и стал пятиться назад, сохраняя безопасное расстояние. Чудовище не торопилось, и дистанция оставалась неизменной. Диди знал, что имеет дело с безобидным существом, однако вид этакой пасти решительно подрывал его уверенность. Долго, бесконечно долго, как показалось Дюма, длилось это отступление, во время которого человек и рыба обменивались взорами, выражавшими взаимное отвращение. Наконец монстр утратил интерес к Диди, повернул и возвратился в свое темное убежище под затонувшей подлодкой. Дюма вернулся на поверхность, охваченный глубоким раздумьем. "Представляю себя проглоченным заживо каким-то паршивым судаком…" – произнес он.

Пожалуй, нашим наиболее занимательным морским компаньоном явился тюлень. В свое время Средиземное море изобиловало тюленями Monachus albiventer – "белыми монахами"; в древности этот вид был распространен от Черного моря до восточной части Атлантического океана. В период зарождения промыслового лова тюленей, в семнадцатом веке, "монахов" безжалостно истребляли люди, шедшие по стопам ньюфаундлендца Абрахэма Кина, который хвастливо называл себя величайшим зверобоем в истории: он забил миллион тюленей. Тем не менее нам то и дело приходилось слышать от старых рыбаков, что они видели "монаха".

Впервые мы напали всерьез на след вымирающих обитателей моря на Ла Галите – так называется группа мелких островов в тридцати пяти милях к северу от Туниса, знаменитая своими омарами, которых ловят и держат в садках, покуда их не забирают суда из Туниса или из самой Франции. Рыжеволосый мэр Ла Галите, весьма разговорчивый человек, уверял нас, что сам видел живых "монахов". "Как-то вечером, – рассказывал он, – один монах принялся на глазах у всех грабить садок с омарами около пристани. Он устроил такую возню, что когда поднялся на поверхность за воздухом, садок сидел у него на голове наподобие шляпы". Мы расхохотались, представив себе эту картину. "Мы все его видели! – воскликнул мэр. – Я проведу вас к гротам, где живут тюлени".

Мы обследовали три грота и ничего не нашли. Мэр показал нам четвертую пещеру. Тайе, Дюма и Марсель Ишак сошли на берег, чтобы спугнуть ее предполагаемых обитателей. Мы с Жаном Алина нырнули в воду напротив входа в грот; Жан притаился за скалой в пятнадцати футах впереди меня, а я стал пристраивать киноаппарат. Наши друзья на суше бросили камень в грот. К их удивлению, оттуда появились два больших тюленя – серая самка и громадный белый самец – и бросились в воду. Реальность существования Monachus albiventer была подтверждена.

Я увидел со своего места что-то большое и белое на фоне темного отверстия пещеры и решил, что это какая-нибудь необычная рыба. Не потому, чтобы я вообще не мог допустить возможности появления "монаха"; просто я никак не ожидал увидеть "беляка" – взрослый белый тюлень встречается исключительно редко. Зато Алина сразу понял, что это настоящий "монах", и лихорадочно замахал руками: "Снимай!" Самец остановился в шести футах от Жана. Сам уникальное явление природы, старый альбинос впервые увидел раздвоенную на конце "рыбу", выделяющую тучу пузырьков. Он недоуменно развел ластами, вращая огромными глазами, и озадаченно погладил свои усы. Затем поплыл прямо на меня. Алина был настолько близко от тюленя, что успел погладить его волосатый белый бок.

Мы поспешили на корабль и оделись, чтобы осмотреть пещеру. При свете фонаря нам удалось обнаружить в глубине грота проход, достаточно большой, чтобы сквозь него мог пробраться человек. Мы проползли двадцать футов до внутренней камеры. Здесь нам ударил в нос острый запах зверя. В центре "зала", имевшего около двадцати футов в поперечнике, лежал хорошо сохранившийся скелет здоровенного тюленя. В этом потаенном убежище тюлени нашли себе надежное укрытие, здесь они рожали детенышей, скрытые от глаз кровожадных людей, сюда заползали умирать, когда врагу удавалось подстрелить их. Одинокий скелет невольно напомнил нам надгробный памятник.

Следующим этапом нашей экспедиции был ПорЭтьенн, французский аванпост близ испанского Золотого берега. Там мы встретили некоего мсье Коссе, обитавшего в одиночестве в хибарке из рифленого железа. Он сообщил нам, что тюлени – его единственные друзья. "Я знаю специальный свист, на который они собираются, – рассказывал Коссе. – По воскресеньям я встаю пораньше, пробираюсь потихоньку в самую середину тюленьего стада и провожу целый день с ними на берегу". Мы смотрели на него и спрашивали себя, кто же вымер – "монахи" со своим другом Коссе или все остальное человечество!

Круг "друзей" Коссе насчитывал двести представителей якобы вымерших тюленьих колоний Золотого берега. Он предложил познакомить нас, и мы переоделись в купальные трусы, чтобы научиться ползать по-тюленьи у нашего хозяина. Филипп и Диди облачились в маски и ласты и подплыли со стороны моря. Они предусмотрительно избегали чересчур близкого контакта с животными, которые вдвое превосходили их размерами и были способны прокусить и мышцы и кость своими мощными челюстями. Как раз в этот момент около самого берега резвились два десятка тюленей, в том числе большой темный самец, самка с детенышами и стайка шаловливых подростков.

Дюма принялся внимательно изучать технику ныряния тюленей. Они закрывали ноздри, затем изгибались и ныряли мордой вниз без малейшего всплеска. Самый обтекаемый среди нас, Диди решил скопировать "монаха". Это было унылое зрелище…

Мощный прибой разбивал о скалы мутные волны, кишевшие жгучими микроорганизмами и медузами, но Диди и Филипп были слишком увлечены уроками плавания, чтобы обращать внимание на такого рода неудобства. В свою очередь, тюлени с явным интересом смотрели на приезжих дилетантов. Здоровенный самец ушел потихоньку под воду позади Тайе и вынырнул перед самым его носом с явным намерением напугать. Филипп сложил ладонь чашечкой и брызнул водой тюленю в морду. Тот принялся фыркать и отдуваться, словно мальчишка. Тем временем на Дюма напал безудержный хохот, который внезапно сменился пронзительным воплем. Мы увидели, как Диди перевернулся и окунул голову в воду; сквозь стекло маски он заметил хвост удалявшегося тюленя: шутник подкрался сзади и пощекотал своими усами спину Диди.

Сразу же, как только мы увидели это поселение, я решил привезти одного детеныша во Францию и приучить его нырять вместе с нами в роли "охотничьей собаки". Нам удалось выловить сетью "дитя" весом в восемьдесят фунтов. Не одна пара укоризненных глаз следила за тем, как мы вытягивали пленника из воды. Коссе выглядел не менее опечаленным, чем его морские друзья. "Не беспокойтесь, – уговаривал я его. – Мы будем заботиться о нем. Он подружится с нами".

Моряки прозвали тюлененка Думбо. Они установили на палубе пресловутое "акулоубежище" и расстелили там коврик. Тюлененок дулся, лежал в полном отупении и совершенно отказывался от еды. Он голодал уже шесть дней, когда мы пришли в Касабланку. Сильно обеспокоенные, мы решили попытаться арендовать общественный бассейн с морской водой, надеясь, что наш малыш разгонит там свою хандру. В разгар переговоров о бассейне к нам на палубу поднялся добродушный араб-рыбак и поглядел сквозь прутья злополучной клетки на грустного детеныша. "Послушайте, – сказал рыбак, – тюлени страшно любят осьминогов. Вы бы попробовали". Я стиснул его руку: "Умоляю вас, достаньте несколько осьминогов!"

Рыбак отправился на берег, срезал там ветку с оливкового дерева и привязал ее на конец длинной жерди. Затем он прошел на пристань, опустил это устройство в воду и принялся крутить серебристые листья перед расщелиной в каменном устое. Засевший там осьминог принял листья за рыбок и схватил ветку своими длинными щупальцами. Араб выждал, когда спрут окончательно запутается, и вытянул его на пристань. Таким способом он выловил за двадцать минут тройку маленьких осьминогов.

Мы кинули улов в клетку Думбо. Тюлененок мгновенно ожил и проглотил спрутов, как макароны. С этого момента Думбо пожирал любую рыбу, какую только мы могли раздобыть. Он стал крайне общительным, причем наша дружба с этим энергичным юношей привела к неожиданному открытию: он поедал рыбы на двести долларов в месяц. Мы подсчитали, что эта цифра вырастет до тысячи, когда Думбо станет взрослым тюленем!

Сначала мы думали отпустить его в Средиземное море, но тут же сообразили, что Думбо, научившийся не бояться людей, способен внезапно вынырнуть около какого-нибудь рыбака – попросить рыбки, и в результате погибнет от руки перепуганного человека. Везти его обратно к Золотому берегу у нас не было возможности. Да еще и неизвестно, как примет колония испорченного заграничным путешествием сородича. С грустью решились мы передать Думбо в марсельский зоопарк, где ему был предоставлен отдельный бассейн. Мы не раз навещали своего друга. Косее присылал ему из Африки поздравления к рождеству. Однако Думбо очень скоро разучился узнавать своих благодетелей с "Эли Монье". Он отворачивался от нас и радостно тявкал, приветствуя маленькую старушку в черном, которая ежедневно приносила ему рыбку.

Много интересного дало нам знакомство с благодатными водами архипелага Зеленого мыса, где каждое посещение подводного мира открывало нашему взору новые чудеса. Какие наблюдения смог бы сделать здесь с нашим снаряжением Чарльз Дарвин, побывавший в этих местах в 1831 году во время своего знаменитого путешествия на "Бигле"!

"Когда при наблюдении морских животных мне случалось нагибать голову фута на два над скалистым берегом, – писал Дарвин, – меня не раз обдавала снизу струя воды, и при этом слышался легкий скрипучий звук… Я обнаружил, что струю выбрасывал спрут… Я заметил, что животное, которое я держал в каюте, слегка фосфоресцировало в темноте".

Мы имели возможность наблюдать спрута, или осьминога, не сверху, а в его родной стихии. Мы видели плававших в глубине огромных скатов. В водах у острова Боавишта развелось такое множество голубых омаров, что для них не хватало расщелин. Бездомные омары бродили по оживленным бульварам между жилищами счастливых домовладельцев – совсем, как фланирующие гуляки на городских улицах.

В районе острова Брава мы с удивлением наблюдали, как долго сидят под водой морские черепахи. В зоопарке черепахи то и дело поднимаются к поверхности бассейна за воздухом, здесь же, на воле, они часами отсиживались на дне. Только однажды мы наблюдали, как черепаха всплыла подышать. Очевидно, обмен веществ у них идет настолько вяло, что потребление кислорода сходит на нет, за исключением тех случаев, когда им приходится энергично грести, спасаясь от преследования.

На глубине пятидесяти футов мы обнаружили широкий тоннель, пронизывающий насквозь основание маленького островка. Мы не раз заплывали в эту темную трубу. Оглянувшись назад, можно было увидеть изумрудное отверстие входа; дальше встречались столбы серебристого света, падающего сквозь расщелины сверху; наконец мы поворачивали за угол и снова видели вдали приветливую зелень моря. У входа в грот всегда было множество ярких серебристо-голубых рыб; они резвились, словно гости на свадьбе. Впрочем, это сравнение было очень близко к истине: здесь происходило массовое венчание больших голубых карангид( ²⁴ ). Брюшко рыб раздувалось от икры. Вообще-то карангиды попадались нам около этого островка повсюду, стаями от четырех до тридцати штук; но здесь, в тенистом гроте, они скапливались сотнями, образуя непрерывно струящуюся серебристую массу. Появление ныряльщиков заметно беспокоило их, и они окружали нас недовольной толпой, словно гости на торжественном приеме, с возмущением глядящие на незваных буянов.

Мы подбирались к тоннелю потихоньку, из темных углов, чтобы не спугнуть рыб, и наблюдали их возбужденное порхание в брачном ритуале. Перед лицом одной из тайн природы, быть может, еще ни разу не виденной человеком, мы старались быть возможно более незаметными.

Нашим самым верным морским компаньоном была трагикомическая рыба-труба, которая встречается в большом количестве около архипелага Зеленого мыса. У нее лошадиная голова и несоразмерно маленький хвост, соединенные длинной – до двух футов – трубкой тела. Злополучная рыба-труба, или рыба-флейта, как ее еще называют, очень плохо приспособлена для движения. Бесполезный хвост и негибкое тело являются серьезным минусом в ее сложении, и рыбе приходится отчаянно работать плавниками, чтобы продвинуться взад или вперед. При этом ей, по-видимому, безразлично, в каком положении плыть – горизонтальном или вертикальном, торчком или вниз головой. Часто из какой-нибудь расщелины в скале торчит до десятка этих жалких созданий – словно карандаши из стакана.

В поведении рыбы-трубы есть одна занимательная черта. Мы наблюдали ее неоднократно, так что речь пойдет не о скороспелом заключении с нашей стороны, а о проверенном наблюдении, подтверждаемом многочисленными кинокадрами.

Если мимо проплывает более крупная рыба, скажем, рыба-попугай, рыба-ворчун, морской судак или каменный окунь, труба оставляет своих товарищей и устремляется к чужаку. Она пристраивается почти вплотную либо сбоку, либо сзади и силится не отстать, словно моля о дружбе и чуткости и обещая полную взаимность. В этом жесте нет абсолютно ничего враждебного. Рыба-труба не вооружена ничем, что могло бы представить угрозу для других рыб ее размеров, скорее она сама подвергает себя опасности, приближаясь к лучше оснащенным от природы большим рыбам. Не преследует она и цели урвать себе кусочек от чужого обеда.

Увы, ее порыв никогда не встречает взаимности. Подводный прохожий продолжает плыть дальше по своим делам, не обращая внимания на рыбу-трубу, пока ему окончательно не надоест докучливый спутник. Желая избавиться от общительного уродца, он делает рывок вперед, но тот упрямо плывет следом. В конце концов недовольный предмет столь навязчивого внимания развивает полную скорость, оставляя рыбу-трубу в одиночестве, отвергнутой в который раз!

Мы часто наблюдали эту рыбью драму, не зная, смеяться или плакать.

Гибралтарский пролив – исключительно благоприятное место для изучения морских млекопитающих. Тысячи мигрирующих китов и дельфинов ходят взад и вперед через узкий коридор, соединяющий Средиземноморье и Атлантику. Мы с Тайе наблюдали как-то раз целые стада, торопливо скользившие сквозь эти ворота; в это время Дюма возился под килем "Эли Монье" с автоматически действующим киноаппаратом, который должен был заснять стайку игривых дельфинов, резвившихся перед носом корабля.

Они неслись вперегонки с судном, выскакивая один за другим из воды за воздухом и шлепаясь обратно; или быстро мчались вперед, лежа на боку и поглядывая на людей маленькими живыми глазками. Вот плывет мать с детенышем: он изо всех сил старается не отставать, и они дружески подталкивают друг друга. Внезапно, безо всякой видимой причины, ряды дельфинов стали редеть, исчез последний из них, и завеса соленой пены скрыла морской балет.

Мы часто наблюдали этих животных и порой ныряли с ними. Они играют в пятнашки так, словно им доступно чувство юмора. В строении дельфина поразительно много сходства с человеком. Они теплокровные, дышат воздухом, напоминают человека размером и весом. Доктор Лонже анатомировал одного дельфина на операционном столе на палубе "Эли Монье". Мы смотрели с неприятным чувством, как он вынимал легкие – совсем как наши – и мозг, величиной с человеческий, с глубокими извилинами, каковые принято считать мерилом разумности. У дельфинов улыбающийся рот и блестящие глаза. Они общительны и обладают отчетливо выраженным чувством коллективности. Количество дельфинов в море, пожалуй, превосходит число людей на земле( ²⁵ ).

Мощные плавники молниеносно доставляют дельфина к поверхности; здесь он быстро хватает воздух и опять ныряет, словно живая торпеда. Мы сняли ускоренной съемкой их дыхало, чтобы проверить, сколько времени уходит у дельфина на один вдох. Кинолента показала, что они наполняют легкие за одну восьмую секунды. Ныряя, дельфины оставляют за собой цепочку серебристых пузырьков – значит, они не закрывают дыхало наглухо.

Плавая среди них под водой, мы слышали нечто вроде мышиного писка – ужасно комичный звук для таких великолепных животных. Вполне возможно, что пронзительный писк дельфинов служит им не только для переговоров друг с другом. Однажды мы шли со скоростью двадцати узлов по Атлантическому океану в сорока милях от Гибралтара курсом на пролив. В это время нас нагнало сзади стадо дельфинов. Движение их было направлено точно на центр Гибралтарского пролива; между тем отсюда не было видно даже суши. "Эли Монье" шел некоторое время в их обществе, затем я незаметно изменил курс на пять-шесть градусов, пытаясь сбить дельфинов с пути. На несколько минут наши спутники поддались на этот маневр, потом повернули и легли на свой прежний курс. Я последовал их примеру: они шли точно на Гибралтар.

Откуда бы дельфины ни плыли, они безошибочно знают, где именно в бескрайнем океане лежит этот проход всего в десять миль шириной. Может быть, дельфины вооружены звуковым или ультразвуковым аппаратом, и мышиный писк позволяет им следить за рельефом невидимого дна? Или в них заложено подсознательное чувство пути, который ведет к далеким невидимым скалам, воротам в страну их игр – Средиземноморье?